— Здравствуйте, мистер Фергюсон, — оживленно сказал экран. — Рада, что вы вернулись. Сейчас пришлю, но за время вашего отсутствия по Лоусону не было ничего нового.

— В таком случае не присылайте. Мне надо знать о последнем полисе. Нельзя ли побыстрее? — Фергюсон заметил, что говорит визгливым тоном, и усилием воли вернул голос в привычный диапазон.

После недолгого молчания девушка на экране смущенно произнесла:

— Простите, мистер Фергюсон, но эта информация засекречена.

— В смысле?! — вспылил он, но добавил, не дождавшись ответа: — Ничего страшного, спасибо. — И щелкнул тумблером.

Итак, ему впервые отказали в доступе к информации. Допуск к секретным данным имелся у троих высокопоставленных чиновников компании, хотя сотрудники уровня Фергюсона чаще нарушали, чем соблюдали эти правила.

«Нет, меня не проведешь, — повторял про себя он. — Нет, я не сдамся».

Через минуту он сообразил, что можно сделать. Существуют три человека, на чьи телеэкраны автоматически выводятся секретные материалы. После двух звонков он нашел пустой кабинет. Фергюсону повезло — был обеденный перерыв.

Он отпер дверь, прошагал по коридору к пожарной лестнице и поднялся на три этажа, по пути формулируя благовидную отговорку, которой ему так и не пришлось воспользоваться. По стечению обстоятельств, куда более счастливому, чем его прежняя удача, кабинет первого вице-президента оказался пустым. Фергюсон заперся, переключил экран на одностороннюю передачу данных и потребовал:

— Мне нужен последний секретный файл Бенджамина Лоусона.

— Ну вот и все, — сказал Арчер.

Развалившийся в кресле Лоусон поднес к губам духовую трубу и выдал долгую кристально чистую ноту. Это могла быть нота насмешки над человечеством, но Арчер предпочел не вкладывать в нее такой смысл, поскольку неплохо знал Лоусона — или считал, что знает.

— Жаль, — продолжил Арчер, — что пришлось так поступить, но он не оставил нам выбора.

— Вас это беспокоит? — косо глянул на него из-за раструба Лоусон.

Отраженный в меди Арчер увидел свое деформированное лицо, отмеченное тенью тревоги.

— Думаю, да, — признался он. — Немного. Но тут уже ничего не поделаешь.

— Мы ведь не заманили его в капкан, — указал Лоусон, — а лишь устроили так, чтобы он узнал правду.

— Это семантическая уловка, — усмехнулся Арчер. — Слово «правда» звучит вполне безобидно, но за ним скрывается самая жестокая сущность, с которой только может столкнуться человек. Или, если уж на то пошло, сверхчеловек.

— Прошу, перестаньте называть меня сверхчеловеком, — сказал Лоусон. — А то говорите прямо как Фергюсон. Надеюсь, вы-то не думаете, что я собираюсь завоевать мир?

— Я пытался объяснить Фергюсону, что это не так, но супермены уже мерещились ему за каждым деревом, и я никак не мог достучаться до его рассудка.

Съехав по спинке кресла, Лоусон исполнил серию коротких джазовых риффов, и на несколько секунд комнату наполнили тонкие послезвучия. Прежде чем они умолкли, Лоусон отложил трубу и сказал:

— Вряд ли такие объяснения воспримет человек, воспитанный в антропоморфном ключе.

— Знаю. Я и сам далеко не сразу понял. Пожалуй, не раньше чем отождествил свои интересы с вашими.

— Фергюсон пошел на крайние меры, но две вещи, которых он так боялся, — это выводы, к которым придет любой поборник антропоморфного мышления, знай он правду обо мне и восьми десятках ребят, еще не вышедших из яслей. Разумеется, Фергюсон был совершенно прав, проводя параллель между взрослением человека и гориллы. Прав, но по-своему. В естественных условиях незрелая горилла — коммуникативное и конкурентоспособное живое существо. Это часть ее взросления. Если вам угодно, прогресс. В яслях мы, дети, считали, что футбол, бейсбол и скатч важнее всего на свете и наша цель — победа, но истинный смысл был в физическом развитии и обучении психологической и социальной координации — то есть необходимым элементам взросления. Как видите, зрелые люди уже не так серьезно относятся к подобным играм.

— Да, — сказал Арчер, — но попробуйте заставить Фергюсона — или другого человека с антропоморфным складом ума — провести эту параллель!

— Прогресс человечества, — наставительно произнес Лоусон, — не самоцель, а средство в глазах любого школьника, увлеченного соревновательной игрой.

— Букварь новой расы, параграф номер один, предложение первое, — усмехнулся Арчер. — Но бесполезно объяснять все это Фергюсону. В этой части сознания у него огромное слепое пятно. Весь его интеллект основан на концепции состязания и прогресса. Эта концепция — его бог, и Фергюсон будет биться до последней капли крови, прежде чем признает, что его… его футбольный счет — не последняя надежда человечества.

— Он уже пролил последнюю каплю крови, — сказал Лоусон, — и увяз в ней. Про Фергюсона можно забыть. — Задумчиво взглянув на трубу, он продолжил: — Параграф номер один, предложение второе. По достижении цели средство утрачивает любую значимость. Мы знаем, что это так, но не пытаемся донести эту мысль до человеческих существ. — Он подмигнул Арчеру и вежливо добавил: — За исключением вас. Параграф номер один, предложение третье. Не вздумайте винить в этом человека. Нельзя ожидать от него признания, что вся его культура — не больше чем детская игра, обреченная угаснуть, дабы послужить какой-то цели. Не смотрите на людей сверху вниз, ибо они заложили фундамент для нашего здания и не хуже нас знают, какую оно примет форму.

По обыкновению, Арчер почтительно промолчал. Он знал, что к этим вопросам Лоусон относится крайне серьезно — в отличие от всех остальных вопросов.

— Параграф номер два, — продолжил Лоусон, хмуро поглядывая на трубу. — На человека можно нападать только ради самозащиты, и в этом случае его надлежит уничтожить стремительно и бесповоротно. Отличаясь аутистическим мышлением, люди всегда будут уверены, что вы хотите править их миром. Свойственный человеку эгоизм не позволит ему смириться с истиной. Мы не нуждаемся в человеческих игрушках и должны отринуть детские забавы.

— Этот букварь необходимо перенести на бумагу, — сказал Арчер после недолгого молчания. — И чем скорее, тем лучше. Без него нам не обойтись.

— Думаю, мы посвятим его Фергюсону, — язвительно предложил Лоусон.

Он взял трубу, нежно коснулся клавиш, и в комнате завибрировала очередная чистая нота.

— Вот смотрю на вас и вижу Иисуса Навина, — сказал Арчер.

— Гавриила, — лаконично поправил Лоусон и ухмыльнулся.

Фергюсон вглядывался в экран. Наконец тот мигнул и голос сказал:

— Извещение об отказе в страховке, выданное четвертого ноября Бенджамину Лоусону.

Голос не умолкал, и ошеломленный Фергюсон поначалу слушал его, но потом перестал. Вот она, цепная реакция, говорил он себе, держа разум под контролем и игнорируя вещавший с экрана голос. Вот оно, персональное зло, которого боялся всякий человек с тех самых пор, как упала первая бомба. Но не такой реакции мы ждали. Никто не предвидел подобного разделения на два человечества, старое и новое. Никто